– Элиана?

– Да, – прошептала она, – это я. Ты у меня дома. А это, – она указала на стоявшего рядом мальчика, – мой сын Ролан. Он и твой сын тоже. А там, в колыбели, спит моя дочь Адель.

Какое-то время он молча смотрел на нее, не в силах осмыслить сказанное и поверить в него. А после вновь потерял сознание.

Наступил канун Рождества, и хотя в жизни Элианы мало что изменилось, она чувствовала себя куда лучше, чем прежде. Исполненная решимости, молодая женщина обратилась в благотворительные учреждения, существовавшие при некоторых церквах, и получила кое-какую денежную помощь.

Бернар медленно выздоравливал; хотя опасность миновала, он был еще беспомощен и слаб.

Когда он окончательно пришел в себя, Элиана поведала ему о том, как его нашла, а Бернар в свою очередь рассказал ей, что ему пришлось пережить во время Египетской кампании.

…Бернар лежал в постели, слегка приподнявшись на подушках, а Элиана сидела возле кровати на стуле. Чердак освещался пламенем одной единственной свечи, и в углах помещения гнездились густые мрачные тени. За стенами дома носился холодный зимний ветер, и его голос напоминал то плач младенца, то стон умирающего, то перезвон далеких таинственных колокольчиков.

Элиана смотрела на мужчину, который был отцом ее сына, и ей казалось, что за время их последней разлуки в его лице обозначилось нечто резкое и жесткое, появилась какая-то странная неприкрытость. Мысли и чувства этого человека словно бы читались на его челе, и в то же время что-то ушло глубоко внутрь его существа, что-то особенное, отличавшее его от других людей. Он больше не казался романтиком, и, понимая это, Элиана испытывала нечто похожее на то, что обычно ощущаешь, внезапно увидев посреди чистого белого снежного поля островок голой черной земли.

Иногда, когда он начинал говорить, было видно, что его мысли вовсе не о том, о чем был разговор. Это выдавал странно затуманенный взгляд, обращенный в себя или, может быть, в прошлое.

– Мы шли по пустыне, по испепеленной солнцем земле, казавшейся серо-желтой днем и огненно-красной во время заката, шли, изнемогая от страшной жары и постоянной неутолимой жажды. Наши сердца не бились спокойно ни единой минуты, тела были покрыты испариной, мы хрипели, словно от удушья, в наших головах не осталось никаких мыслей, только чугунная тяжесть, и каждый шаг отдавался толчками где-то глубоко в мозгу. А этот пылающий свет, льющийся непрерывным потоком с раскаленных небес! Он выжигает глаза, и потому мы не могли поднять взор и брели, опустив голову, глядя себе под ноги, и все время видели песок, один лишь песок… Одежда казалась коростой на больном теле, ее хотелось снять, буквально сорвать с себя, но это было невозможно, потому что кожа моментально покрылась бы ожогами. И люди умирали, сходили с ума, убивали себя…

А между тем англичане уничтожили почти весь наш флот, и армии не на чем было вернуться домой. Нас остановила Акка – мы не сумели взять эту крепость, и измученному войску пришлось повернуть назад. Кончались боеприпасы, не хватало продовольствия, вдобавок среди солдат вспыхнула эпидемия чумы.

– Просвещенные европейцы! – он усмехнулся. – Мы думали, что несем свет цивилизации в темный мир невежественных дикарей, и познали, чем оборачивается презрение к другим народам. На Востоке все иное – земля, небо, люди… Восточный человек с головы до ног, от вздоха до взгляда пропитан своей религией, он в полном смысле слова – творение Аллаха. Религия – это его душа, его мысли, чувства, поступки, его жизнь. У европейца – ум, у мусульманина – мудрость, у нас – взгляд вдаль, мечтательность, целеустремленность, у них – умение созерцать окружающий мир, спокойная уверенность в незыблемости течения жизни, фанатичная приверженность традициям. В гневе эти люди способны на все, их кровь вскипает мгновенно, но в них не живет извечное желание европейца изменить мир, они познают жизнь иначе, чем мы, не разрушая ее. В момент совершения какого-либо поступка у них в голове только одна мысль, которая кажется им единственно верной, они не терзаются противоречиями, как мы.

Несколько мгновений Элиана молчала, а потом промолвила:

– И все-таки я не понимаю, как можно бросить армию! Это же предательство! Что же он за человек, этот Бонапарт?!

Бернар перехватил ее взгляд, и молодая женщина увидела, как выражение его глаз на мгновение изменилось – в них появилась та самая пленительная загадочность и некогда покорившая Элиану притягательная романтическая смелость.

– Видите ли, Элиана, вы судите о генерале Бонапарте чисто по-человечески, а между тем он – один из немногих людей, чьи поступки следует оценивать прежде всего, если можно так выразиться, с точки зрения истории. Ему просто необходимо было вернуться во Францию! Пока армия воевала в Египте, наша страна потеряла почти все итальянские владения, и на других фронтах создалось угрожающее положение. Внутри страны назревал мятеж… Генерал Бонапарт был единственным, в кого народ продолжал верить, кто мог справиться со всем этим хаосом.

Что касается чисто человеческой оценки… Если смотреть с позиции солдата, генерал, который отдает свою лошадь раненым, который помогает переносить больных чумой, который ободряет всех и жертвует всем ради спасения войска, – хороший генерал.

Его армия – стремительная, легкая, как птица, его ведут звезды, он видит их свет сквозь пороховой дым и кровавый туман. Он всегда уверен в победе и умеет вселять эту уверенность в сердце каждого солдата. Он обладает непревзойденным талантом военачальника и все решает мгновенным и сильным ударом в уязвимое место противника, он взвешивает каждое свое решение, как аптекарь лекарство, но в случае необходимости может действовать с молниеносной быстротой.

– Но ведь он потерпел поражение, – тихо заметила Элиана.

– Да, – согласился Бернар, – к сожалению, этот великий человек более чем кто-либо подвластен воле рока. – И прибавил задумчиво: – Да, именно так: не судьба. Но он еще возьмет свое. А ему отпущено многое.

– Но ведь война – это страшно, Бернар!

Он легко коснулся ее руки.

– Очень страшно, Элиана. И дело даже не в физических лишениях. На войне обнаруживается истинная суть каждого человека, выявляется все самое хорошее и самое плохое, и, бывает, люди сами себя не узнают. Война убивает в них иллюзии, а ведь в иллюзиях не только наша слабость, но и наша сила. Порой они защищают нас от внешнего мира, служат нам своеобразной оболочкой; на войне же человек кажется самому себе странно обнаженным, он с ужасом заглядывает в бездны собственного сознания, в мрачные глубины души и тонет в них. И тогда, движимый стремлением спастись, он выковывает броню для своего сердца, он начинает привыкать к потерям, своим и чужим. Равнодушие, черствость, злоба служат ему защитой от боли. Злоба – она таится в зрачках, ощущается в твердости руки, сжимающей ружье или саблю. Поверьте, Элиана, бесконечно тяжело изо дня в день находиться рядом с людьми, сердца которых словно налиты свинцом. Проходит совсем немного времени, мир начинает преображаться на глазах, и даже ласковое солнце кажется жгучим чудовищем. Хотя на войне нередки случаи поразительной жертвенности и величайшего героизма, в ней все-таки нет никакой романтики.